ГУЛАГ и публичность*

А) Мыслить после ГУЛАГа

Три дня назад в Философском факультете СПбГУ меня спросили почему я говорю ПОСЛЕ ГУЛАГа, а не «после Крыма»? Можно было спросить почему “после ГУЛАГа” (вопрос, заданный В. Подорогой), а не «после Аушвица» (вопрос Т. Адорно)? хотя можно было бы спросить и после Холокоста? Холокост и ГУЛАГ – это системообразующие, континентальные события господствующего мировоззрения и эпистемы и, как следствие, массового террора и ментальной травмы. Возможно я мог подумать, что сравнение «после Крыма» и «после ГУЛАГа» неуместно, столь бесконечно большая разница в событиях при совершенно отсутствующем пониманием ПОСЛЕ, т.е. как если бы события не было. Подчеркиваю, ПОСЛЕ. Ибо после травмы других событий просто нет, всё относится к ДО или после экзистенциального преодоления. Вопрос о бытии «ПОСЛЕ ГУЛАГа» был подменен в 2011, когда Путин объявил, что «крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века». Кроме того, существуют и другие подмены: величайшими трагедиями ХХ века называлась большевистская революция 1917 г. или гражданская война до 1922 г., или последующий голодомор ... или всевозможные геноциды. Итак, подмена системообразующего террора массовыми трагедиями позволяет забыть о той природе мышления, о том характере мировоззрения, которые приводят к самым ужасным следствиям для человеческой цивилизации. Подмена травм или идеологический курс на разоблачение развала СССР как величайшей катастрофы ХХ века прячут системный массовый и продолжительный террор холокоста и ГУЛАГа как все еще живых ментальных событий, которые буквально разрывают человеческое само-осмысление о его возможностях понять свое собственное бытие и вести соответствующую политику.

Б) Свободное мышление - публично

Где, в каких обстаятельствах можно мыслить После ГУЛАГа"? Возможно это пояснит одна метафора, возникшая в разговоре с питерским философом Б.В. Марковым: кухня-курилка-публичное пространство как поле свободной философии (важность этой метафоры подчеркнула и Лада Шиповалова). Речь шла о 1985-1991 годах, до крушения СССР. Эта метафора относит к важности зоны неясности («мерцания мира (как мыши)» А. Введенский) в эпохи господства авторитаризма, догматизма... Вспомним соответствующую метафору Гегеля о философии: «сова Минервы вылетает в сумерки», что означало, но не обязывало, раскрытие публичности истины на маргиналиях господствующих практик запрета на свободную мысль; раскрытие в условиях, когда мир только изредка мерцает. Столетия строгой цензуры и авторитаризма научили писать и понимать между строк. Послабление цензуры, именуемая Перестройкой, проявилось переходом иносказательства в более частое мерцание мира в туманах курилок и кухонь. В принципе маргинальные явления свободного мира уже случились и до Перестройки: в шестидесятые годы. Вот почему память о них в перестроечное время стало столь важным. Понимание написанного между строк, осознание важности бесед в курилке между лекциями или в кухнях после занятий было расширением публичности истины: многогранной, драматичной, противоречивой, многоголосой. Однако искушения сумерек: флирт и соблазн великого, мистика и водка, сплетни и ябедничество (параллель повседневным доносам), лень и упрощённость подрезали крылья Минерве. Тем не менее именно они – сплетни, флирты, речь, на грани любви и мата, - и превращали господство в «мгновения копыт коня времени» (по В. Хлебникову, еще одна метафора). Наводить игры неясностей, где господство превращается в анекдот, а пропаганда в непристойность и абсурд было необходимостью раскрытия сути сумерек, где только и было возможно осмысление «мерцания мира (как мыши)», как по поводу творчества ОБЭРИУтов, Д. Хармса … и такого типа свободного мышления в мною упоминаемые годы выразился М. Мамардашвили. Сейчас в эпоху господства политического наводить сумерки для курилок и кухонь мира вновь становится необходимой практикой.



*Статья подготовлена по проекту: Наследие советских форм ритуализации памяти: сравнительный анализ Центрально-Восточгной Европы (Nr. VAT-43/2012, pagal nacionalinę mokslo programą „Valstybė ir tauta: paveldas ir tapatumas“).